Сьюзен заметила этот взгляд и нахмурилась. Когда они, подложив куртку, уселись в траву (садовые скамейки оба миновали без разговоров), она сказала:
— Мама говорила, к тебе заходил Перкинс Джиллеспи. Виноват всегда новенький, да?
— Джиллеспи — интересный человек.
— Мама тебя уже осудила и приговорила, — это было сказано легко, но сквозь легкость просвечивалось что-то серьезное.
— Твоей матери я не очень-то понравился, правда?
— Правда, — Сьюзен взяла его за руку. — Явный случай нелюбви с первого взгляда. Мне очень жаль.
— О’кей. Зато отец ставит на меня.
— Бен, о чем твоя новая книга?
— Трудно сказать.
— Увиливаешь?
— Нет, я не прочь сказать тебе… Дай только подумать, как все изложить.
С удивлением он обнаружил, что это правда. Новая работа всегда казалась ему ребенком, болезненным и слабым, которого страшно сглазить. Он не сказал Миранде ни единого слова о «Дочери Конуэя» и о «Воздушном танце», как она ни просила. Но Сьюзен — другое дело. Миранда хотела оценить, Сьюзен просто интересовалась.
— Ты можешь поцеловать меня, пока будешь думать? — спросила она, укладываясь на траву. Волей-неволей он еще раз заметил, какая у нее короткая юбка.
— Боюсь, это может помешать мыслительному процессу, — мягко проговорил он. — Посмотрим.
Он наклонился и поцеловал ее, легко положив руку ей на талию. Почти сразу он ощутил ее язык и встретил его своим. Она шевельнулась, как можно полнее возвращая поцелуй, и шорох ее хлопчатобумажного платья совсем свел его с ума.
Он скользнул рукой вверх, к груди, теплой и полной. Второй раз за время знакомства с ней он почувствовал себя шестнадцатилетним, пустоголовым подростком, перед которым жизнь простирается шестирядным шоссе, без крутых поворотов.
— Бен…
— Да.
— Люби меня. Хочешь?
— Да, — сказал он. — Хочу.
— Здесь, на траве.
— Да.
Она смотрела на него, и в расширившихся глазах девушки дрожала темнота.
— Сделай так, чтобы это было хорошо.
— Попробую.
Они сделались тенями во мраке.
— Ну вот, — сказал он. — Ох, Сьюзен…
* * *
Сначала они бесцельно шли через парк, потом более целеустремленно — к Брук-стрит.
— Ты не жалеешь? — спросил он.
Она подняла на него глаза и искренне улыбнулась:
— Нет, я рада.
— Хорошо.
Они шли рука в руке и молчали.
— Книга, — вдруг вспомнила она. — Ты собирался рассказать мне о ней, прежде чем беседа так приятно прервалась.
— Книга будет о Марстен Хаузе, — медленно произнес он. — Может быть, я вначале не думал об этом. Я думал писать о городе. Впрочем, ни к чему себя обманывать. Знаешь, я исследовал прошлое Губи Марстена. Он был гангстер. Перевозочная компания служила только ширмой.
Она изумленно посмотрела на него:
— Как ты это узнал?
— Кое-что от бостонской полиции, но главное — от женщины по имени Минелла Кори, сестры Бидди Марстен. Ей семьдесят девять, и она не вспомнит, что ела на завтрак, но до смерти не забудет ничего, что случилось до 1940-го.
— И она тебе рассказала…
— Все, что знала. Она в доме для престарелых в Нью-Хэмпшире, и, по-моему, никто не слушал ее годами. Я спросил ее, правда ли, что Губи Марстен был наемным убийцей в бостонском округе, и она кивнула. «Сколько?» — спросил я, и она помахала у меня перед глазами всеми десятью пальцами несколько раз.
— Боже!
— Бостонская мафия начала нервничать в 1927-м, — продолжал Бен. — Два раза Губи допрашивала полиция. Первый раз — в Бостоне по поводу убийства какого-то гангстера, и его отпустили через два часа. Второй раз — в Мэльдене — дело было хуже. Речь шла об убийстве двенадцатилетнего мальчика. Труп был выпотрошен.
— Бен! — она осеклась.
— Боссы Марстена выручили его (наверное, он знал о них слишком много), но в Бостоне Губи кончился. Вот тогда он перебрался в Салем Лот и залег. Не выходил из дому. По крайней мере, мы так думаем.
— О чем ты?
— Я кучу времени убил в библиотеке, просматривая старые номера здешних газет. С 1928-го по 1939-ый пропали четыре ребенка. Не то чтобы в этом было что-то необычное. Дети тонут, замерзают, падают в гравийные карьеры. Жаль, но случается.
— Ты считаешь, что там было что-то другое?
— Я не знаю. Но ни одного из этих четырех не нашли. Никакой охотник не наткнулся на скелет, никакой бульдозерист не выкопал его из гравия. Губерт и Бидди жили в доме одиннадцать лет, и в это время исчезали дети. Ты спросила, о чем моя книга. Коротко: она о возвратной силе зла.
Она схватила его за руку:
— Ты же не думаешь, что Ральфи Глик?..
— Был схвачен мстительным духом Губерта Марстена, который возвращается к жизни раз в три года в полнолуние?
— Да, что-то вроде…
— Не спрашивай меня, если хочешь, чтобы тебя успокоили. Не забывай, я тот ребенок, который открыл дверь в спальню на верхнем этаже и увидел, как он висит на балке.
— Это не ответ.
— Да, не ответ. Позволь мне сказать тебе еще кое-что, прежде чем я объясню тебе, что я думаю. Минелла Кори сказала мне, что в мире есть злые люди. Действительно злые, по-настоящему. Иногда мы слышим о них, но чаще они действуют в полной неизвестности. Она сказала, что на ее долю досталось проклятие знать двух таких людей. Один — Адольф Гитлер. Другой — ее зять Губерт Марстен. — Он помолчал. — Она рассказала, что в день смерти своей сестры была в трехста милях отсюда — в Кейп Коде, служила там экономкой. Она как раз делала салат в большой деревянной миске. Примерно в два часа дня она почувствовала что-то вроде удара по голове и услышала ружейный выстрел. Она говорит, что упала на пол. Когда она поднялась (в доме никого больше не было), оказалось, что прошло двадцать минут. Она взглянула на миску — и закричала. Ей показалось, что миска полна крови.
— Боже, — пробормотала Сьюзен.
— Через минуту все пришло в норму. Никакой головной боли, ничего в миске, кроме салата. Но она знала — знала! — что ее сестра умерла, что она убита выстрелом в голову.
— Это только ее рассказ.
— Только. Но она не шутник с богатой фантазией, она старуха, у которой не хватило бы мозгов на ложь. Но это, в конце концов, меня не беспокоит. Такого рода явления уже достаточно известны. В то, что Бидди передала сообщение о своей смерти за триста миль, мне не так трудно поверить, как в то зло — действительно чудовищное зло, которое мне иногда видится скрытым в недрах этого дома.
Ты спросила меня, что я думаю. Я скажу. Я думаю, что в телепатию людям верить легко, — эта вера им, в общем, ничего не стоит и не мешает спать по ночам. Но мысль о том, что зло, сделанное человеком, может жить после него, беспокоит сильнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
